ПОД СЕНЬЮ ГОСУДАРСТВА

Или ответ на вопрос: «Можно ли назвать церковь истинной, если она является частью государства?»

                                    Неужель не видишь ты, что церковь, взяв обузу

                                    Мирских забот, под бременем двух дел

                                    Упала в грязь, на срам себе и грузу?

                                                                       Данте Алигьери

                                                                       Божественная комедия

Какое христианство было нужно римскому императору?

Многие люди настолько привыкли к тому, что церковь находится под сенью государства, что для них даже не возникает сомнений в том, что опека и поддержка церкви со стороны государства может указывать на ее ложность. В восточной части церкви ситуация еще более показательная, поскольку здесь возникли церкви, которые настолько близко соединились с национальными государствами, что о самом христианстве можно говорить только через призму национальности и национальных государственных интересов. Но даже это никого не смущает. И это понятно, ведь как говорится, привычка – вторая натура.

Но что бы кто ни говорил, а принятие в IV века н.э. церковного христианства в качестве государственной религии Римской империи имело катастрофические последствия с точки зрения самой христианской истины.

Сразу оговоримся, что в первые три века христианской эры шел непрерывный процесс обмирщения церкви и утраты ею многих раннехристианских принципов, учений и норм, так что если мы и говорим о катастрофическом последствии для христианства принятие его в качестве государственной религии Римской империи, то при этом мы не забываем, что данный государственно-религиозный акт был подготовлен предыдущими столетиями развития церкви, вернее ее отступничества от принципов апостольского христианства, а не появился в одночасье. Но для большей выразительности основной идеи, мы все же прибегнем к некоторому утрированию. Это необходимо лишь для того, чтобы наши читатели поняли всю глубину изменения в положении христианина II-III веков, когда он не мыслил себя частью безбожного государства, и христианина IV века, когда он стал подданным христианской империи. Итак.

Если в предшествующую эпоху христианин имел самые минимальные контакты с преследующим его государством, отдавая ему лишь честь, налоги и послушание в тех сферах, где государство не претендовало на то, чего достоин один Бог и не требовало того, что нарушало христианские принципы, то теперь одним махом христианин оказался втиснутым в саму политическую систему государства. Если раньше он даже не задумывался над тем, следует ли ему исполнять многие из требований государства, так как зачастую эти требования шли вразрез с христианскими принципами и исходили от языческого государства, преследующего христиан и отвергающего их, то с принятием церковного христианства в качестве официальной идеологии Римской империи христианин оказался в ситуации, когда одной лояльности (уважения и налогов и относительного послушания) по отношению к уже христианскому государству было мало. От него, как христианина, ожидалось и даже требовалось всяческое содействие политике теперь уже христианского государства, глава которого был таким же христианином как и он. Более того, теперь всяческое неповиновение требованиям императора-христианина могло, и в дальнейшем все настойчивее, провозглашалось не только преступлением против законов государства, но и грехом перед Богом. Произошла, так сказать, нравственная аберрация, когда нехристианские политические требования языческого императора, отвергаемые христианами до IV века, стали постепенно превращаться в христианские и обязательные для исполнения христианами только потому, что исходили от теперь уже христианского императора.

И волей-неволей христианин должен был решать: оставаться ли ему хорошим христианином или быть добрым подданным императора. Иными словами, что важнее: заповеди Христа, и они должны определять всю его жизнь, в том числе и отношение к требованиям светской власти, даже христианской, или важнее требования императора-христианина, пусть даже эти требования антихристианские по своей сути? Это было непростое решение, тем более что в предшествующую эпоху все было предельно ясно: языческое государство, чуждое христианских истин и принципов, достойно подчинения со стороны христианина лишь до тех пор, пока его требования не нарушают заповеди Христа, и когда государство требует то, чего достоин один Бог или то, что нарушает христианские принципы, христианин не раздумывая откажется их исполнять. Теперь же ситуация поменялась кардинальным образом. Налицо христианское государство, которое декларирует свою приверженность христианским принципам. А раз так, то и подчинения оно достойно полного, ведь не будет же христианское государство требовать от своих подданных-христиан исполнения нехристианских законов. На словах все выходило правильно и логично, а вот по факту все было совершенно по-другому, почему и был для искреннего христианина непростой выбор.

Конечно, эта дилемма была довольно быстро решена, и решена церковными иерархами, которые извлекли огромнейшую экономическую и иную выгоду из того, что церковное христианство превратилась в официальную идеологию государства. К тому же предыдущий период развития отступничества, которое проявилось в падении норм морали, утрете веры в скорый конец системы зла, способствовал тому, что подавляющее большинство христиан не имели ничего против того, чтобы одновременно быть и добрыми подданными императора и оставаться христианами, что, как мы уже увидели, было невозможно без того, чтобы не отказаться от многих принципов Христа. Меньшинству же, которое ясно видело, что превращение церкви в государственную идеологию ведет к утрате подлинных заветов Христа, оставили отдушину в виде монашества, предварительно поставив его под жесткий контроль церковной и светской властей.

Итак, кажется, сказано достаточно, чтобы наши читатели поняли: принятие церковного христианства в качестве государственной идеологии привело к качественным изменениям, и даже к деградации, самого христианства как религии Христа, поскольку теперь государство, взявшее на себя роль защитника и покровителя церкви, стало определять каким будет сама церковь и то христианство, которое она исповедует. И как любое человеческое установление, государство поставило перед церковью две вполне земные задачи: в первую очередь озаботиться воспитанием добрых подданных императора, а уж затем, насколько это не будет мешать первой задаче, воспитать из них христиан. Насколько успешно она с этими задачами справилась мы посмотрим дальше. Но уже сейчас ясно, что воспитание населения в духе христианских принципов было поставлено в зависимость от задачи по воспитанию добрых подданных государства.

Какое христианство пришло на Русь?

Именно такое государственное, то есть проникнутое идеей преданности и радения об интересах государства, христианство пришло на Русь. Именно такое христианство, для которого сами по себе заповеди Христа не считались чем-то первичным, чему должно подчиняться все остальное, пришло к нашим предкам.

И мы не зря шагнули через без малого семь столетий, потому что событие, о котором мы хотим здесь рассказать, и сообщение о котором помещено в «Повести временных лет», прекрасно иллюстрирует истину о том, что христианство, как государственная религия, не может быть истинным, то есть таким, каким его хочет видеть Христос.

Событие, о котором пойдет речь, касается времени, когда киевский князь Владимир, будучи крещен и наставлен в учении восточно-христианской церкви, приступает к исполнению своих государственных обязанностей. Характеризуя его в тот период, летописец пишет, что «Владимир… жил в страхе Божьем», то есть он принял христианские нравственные учения и старался применять их, исполняя свои обязанности. Но судя по дальнейшему повествованию, именно это стало причиной того, что «сильно умножились разбои». Более того, как видно из последующих слов, именно «страх Божий» побудил Владимира заменить казни за совершение преступлений, на денежные штрафы, тем самым сохраняя жизнь преступникам. И это вело к тому, что, как сказали епископы, «умножились разбойники». И они предложили князю простой выход, когда спросили: «почему не казнишь их?», на что и получили от него ответ, который как-то по-другому, кроме как в чисто христианско-милосердном духе, понять невозможно: «Боюсь греха».

И здесь стоит остановиться, чтобы немножко поразмышлять. Реакция князя на предложение церковных иерархов вполне понятна: неофит, только что принявший христианство и проникнутый духом моральных заповедей Христа, пытается в своем управлении страной использовать эти заповеди. Но он сразу же сталкивается с вопиющим противоречием между декларируемой приверженностью и необходимостью жить по заветам Христа и требованиями государственной политики, жесткой и даже жестокой по своей сути. И потому вынужден делать выбор: либо править так же, как он это делал, будучи язычником, либо применять заповеди Христа? Первое невозможно исторически, так как он уже христианин и его держава идет по пути развития, каким идет большинство соседних стран. Второе же невозможно фактически, так как принципы политики противоречат принципам Христа. Итак, выбор непростой. А непростой он потому, что заповеди Христа касаются не государства, а обращаются к совести отдельного человека, который один и решает – следовать им или нет. Заповеди Христа не предназначены для того, чтобы на их основании строить государственную систему управления, основанную на насилии и принуждении. Именно в этом было главное противоречие: Владимир мог либо править по старым принципам, а это означало отказаться от принятого им христианства, либо, если он хотел остаться добрым христианином, должен был отказаться от княжеской власти. Казалось бы, третьего не дано. Но все же князь его делает и этот выбор в пользу христианских принципов, которые он хочет использовать во время своего княжеского правления, тем более, что перед ним был пример Византии, которая демонстрировала кажущийся успех в совмещении политики и христианских принципов. И все же в ответе князя так и сквозит его, может и подсознательное, понимание противоречия политических принципов и принципов христианства. Так что отвечая на предложение казнить преступников, а фактически, лишать человека того, что дал ему Бог, говорит: «Боюсь греха». Иными словами, как неофит, выбирая быть ему прежде всего правителем или христианином, князь выбрал быть скорее христианином, возможно еще не отдавая себе полного отчета в том, что быть хорошим правителем и христианином просто невозможно.

Но и епископы не лыком шиты. Недаром они прошли византийскую школу государственного христианства и прекрасно усвоили от своих предшественников и наставников, что подданный христианского, и даже христианнейшего, из земных владык, каким считался византийский императора, должен быть прежде всего добрым исполнителем воли последнего, а затем уже воли Христа. Именно в таком духе они и ответили князю, сказав: «Ты поставлен Богом для наказания злым, а  добрым  на  милость. Следует тебе казнить разбойников, но расследовав». Иными словами они сказали: ты прежде всего правитель, а уж потом христианин, и твой народ прежде всего твои подданные, а потом уже христиане. Тем самым они, фактически, предложили князю предать Христа.

Хотим чтобы нас поняли правильно. Если исходить из того, что христианство лишь одна из возможных для государства идеологий, призванных стоять на страже государственных интересов, ответ епископов вполне логичен и оправдан. Но в данной статье мы говорим о том, как государственные интересы, которые ставятся во главу угла, влияют на христианство, которое мы рассматриваем как выражение божественной истины. И с этой точки зрения становится очевидно, что превалирование преходящих политических целей и интересов государства буквально убивает христианство, лишая его того духа, которым проникаешься, читая Евангелия.

И теперь хотим спросить: кто больший христианин – новообращенный и наставленный лишь а азах христианства князь Владимир, который сразу же уловил, что казнь преступников ничем не отличается от убийства человека, запрещаемого Христом, почему сам князь и заменил эти убийства на денежные штрафы, или церковные иерархи, которые хотя и были наставлены в христианских истинах и прекрасно осознавали, что как ни называй убийство, оно не перестанет им быть, тем не менее нашли оправдание для совершения убийства в государственной масштабе, оправдав его государственными интересами? Повторимся: если исходить из тезиса о государственной пользе, это одно, но если говорить с точки зрения христианской истины, то никак по-другому как крахом христианства это не назовешь.

Кстати, о государственной пользе. Читая дальше, удивляешься изворотливости церковных иерархов, которые, как становится очевидно, только о государственной пользе и думают. Казалось бы, все уже решено: по их совету князь отказался от денежных штрафов за преступления и вновь ввел смертную казнь и это явно имеет пользу для государства, так как теперь не будут умножаться разбои. В летописи об этом написано так: «Владимир же отверг виры и начал казнить разбойников». Но епископы, вместе с некими «старцами», все равно недовольны, потому что на такой шаг князя они отвечают: «Войн много у нас; если бы была у нас вира, то пошла бы она на оружие и на коней», на что Владимир отвечает: «Пусть так» и делает то, что ему советуют упископы и старцы.

Так что же делать: ввести смертную казнь, чтобы разбои не умножались и тем самым принести пользу государству, или заменить ее на денежные штрафы, чтобы наполнить государственную казну на случай войн, что тоже будет пользой для государства? Кажется, епископы не могут сойтись во мнении. Вот такие из епископов радетели о государстве: даже о нем они не могут толком позаботиться, что напоминает нам слова Данте Алигьери, вынесенные в эпиграф данной статьи:

Неужель не видишь ты, что церковь, взяв обузу

Мирских забот, под бременем двух дел

Упала в грязь, на срам себе и грузу?

Да, упала церковь, обремененная мирскими заботами и позабывшая свое истинное предназначение, в грязь, и, как кажется, так и не поднялась.

И заметьте: во всех наставлениях епископов в адрес князя «христианского» только … «Ты поставлен Богом для наказания злым, а добрым на  милость», и при этом ни слова о милосердии, прощении и других христианских добродетелях, чего так желал услышать, но чего не так и не услышал от епископов князь, будучи вынужден сам, насколько он понял наставления Христа, организовывать приюты для сирых и убогих и творить другие дела милосердия в своем государстве. Так что на самом деле ничего христианского в самой церкви и в ее наставлениях нет. И когда князь попросил о таких наставлениях, то, фактически, не получил их.

Истина заключается в том, что византийское христианство, воспитанное в духе полного (практически до абсолютного забвения собственно христианских принципов) повиновения государственной власти, не могло научить киевского князя самой христианской истине, так как эта истина была давно променяна на государственные интересы, которые единственные интересовали византийскую церковь. А раз именно такое христианство пришло на Русь, то руское христианство тоже далеко от истин Христа, но близко к интересам государства.

Плоды христианства на Руси:

1. Московское царство

Теперь же нас интересуют вопросы: а как такая церковь, в которой мало что осталось от самого христианства, повлияла на самих верующих? И как такое церковное христианство Руси повлияло в самой важной для себя сфере, государственной: воспитало ли оно добропорядочных подданных светской власти или оно потерпело фиаско даже в этой, такой важной для себя сфере, как за столетия до того потерпело фиаско в сфере собственно христианской?

На второй вопрос мы можем уверенно сказать: Нет! Добрых подданных такое церковное христианство не воспитало. Поскольку если у человека нет подлинных христианских ценностей и убеждений, а есть лишь смутные представления о государственных интересах, которые были воспитаны церковью и которые легко поколебать всяким проходимцам и демагогам, он вряд ли будет хорошим подданным. И эту мысль прекрасно иллюстрируют события эпохи Смутного времени в Московском царстве начала XVII века.

Обратимся к «Истории государства Российского» Карамзина, где в XII томе, 2 главе автор с непередаваемым художественным мастерством, которое позволяет ощутить всю трагичность той эпохи, пишет: «Казалось, что россияне уже не имели отечества, ни души, ни веры; что государство, зараженное нравственною язвою, в страшных судорогах кончалось!… Так повествует добродетельный свидетель тогдашних ужасов Аврамий Палицын, исполненный любви к злосчастному отечеству и к истине: «Россию терзали свои более, нежели иноплеменные: путеводителями, наставниками и хранителями ляхов были наши изменники, первые и последние в кровавых сечах… Не было милосердия: добрый, верный царю воин, взятый в плен ляхами, иногда находил в них жалость и самое уважение к его верности; но изменники называли их за то женами слабыми и худыми союзниками царя Тушинского: всех твердых в добродетели предавали жестокой смерти; метали с крутых берегов в глубину рек, расстреливали из луков и самопалов; в глазах родителей жгли детей, носили головы их на саблях и копьях; грудных младенцев, вырывая из рук матерей, разбивали о камни. Видя сию неслыханную злобу, ляхи содрогались и говорили: что же будет нам от россиян, когда они и друг друга губят с такою лютостию?  Сердца окаменели, умы омрачились; не имели ни сострадания, ни предвидения: вблизи свирепствовало злодейство, а мы думали: оно минует нас! или искали в нем личных для себя выгод. В общем кружении голов все хотели быть выше своего звания: рабы господами, чернь дворянством, дворяне вельможами. Не только простые простых, но и знатные знатных, и разумные разумных обольщали изменою, в домах и в самых битвах; говорили:  мы блаженствуем; идите к нам от скорби к утехам!… Гибли отечество и церковь: храмы истинного Бога разорялись, подобно капищам Владимирова времени: скот и псы жили в олтарях; воздухами и пеленами украшались кони, пили из потиров; мяса стояли на дискосах; на иконах играли в кости; хоругви церковные служили вместо знамен; в ризах иерейских плясали блудницы. Иноков, священников палили огнем, допытываясь их сокровищ; отшельников, схимников заставляли петь срамные песни, а безмолвствующих убивали…»

Мы не случайно некоторые фразы и выражения выделили курсивом, так как они прекрасно иллюстрируют, во-первых, глубину, а вернее, отсутствие проникновения христианских истин и добродетелей в народ, и во-вторых, успешность церкви в воспитании населения добрыми подданными государства.

По поводу первого можно сказать, что усилия церкви по внедрению на Руси христианства с треском провалились. Не было не то что уважения и стремления жить по высоким нормам христианской морали, не было элементарного уважения к внешним атрибутам церковного христианства. Как говорится в уже цитированном источнике, «храмы истинного Бога разорялись, подобно капищам Владимирова времени: скот и псы жили в олтарях; воздухами и пеленами украшались кони, пили из потиров; мяса стояли на дискосах; на иконах играли в кости; хоругви церковные служили вместо знамен; в ризах иерейских плясали блудницы» - пишет историк. Что уж говорить о нормах христианской нравственности! Вернее, говорить можно. Но как?! Только словами Аврамия Палицына: «Не было милосердия… всех твердых в добродетели предавали жестокой смерти; метали с крутых берегов в глубину рек, расстреливали из луков и самопалов; в глазах родителей жгли детей, носили головы их на саблях и копьях; грудных младенцев, вырывая из рук матерей, разбивали о камни…  Сердца окаменели, умы омрачились…» А если нет даже внешнего уважения к религии, то где взяться внутренним убеждениям, которые были бы руководством к действию в разные смутные времена? Да и такие смутные времена стали результатом того, что церковь Руси заботилась прежде всего об интересах земных, не понимая, что воспитание людей подлинными христианами является ее первейшей задачей и что от успешности исполнения этой задачи зависит успех и в других сферах.

Но может все же церковь добилась успехов в области, хотя и не предназначавшейся ей Христом, но которую она взвалила на себя, став прислужницей государства: в области воспитания добропорядочных подданных государства? И тут нет! И причина проста, о ней мы уже писали: если у человека нет подлинных христианских ценностей и убеждений, а есть лишь смутные представления о государственных интересах, которые были воспитаны церковью и которые легко поколебать всяким проходимцам и демагогам, он вряд ли будет хорошим подданным. И снова:

Неужель не видишь ты, что церковь, взяв обузу

Мирских забот, под бременем двух дел

Упала в грязь, на срам себе и грузу?

      Не может устройство исполнять не свойственную ему функцию. Иначе будет «все не то и все не так», что и можно наблюдать, рассматривая историю церковного христианства вообще и историю церковного христианства на Руси в частности.

Именно государственные интересы, о которых в первую очередь заботилась церковь, стали причиной забвения христианских принципов. Ведь если для церкви и воспитываемого ею христианина заветы Христа являются самыми важными, в какой бы ситуации он ни оказался, он останется верен им. Но если есть что-то важнее их и если это «что-то» всячески внушается церковью, он без зазрения совести откажется от них ради этого «что-то». И разве интересы государства, о которых мы говорим сейчас, не стали тем «что-то», что было для церкви и воспитываемых ею христиан Московского царства более важным, чем заповеди Христа, почему подданные Московского царя и вовлеклись в межусобную войну? Ответ и вывод очевиден: только в том случае, когда государственные интересы становятся для церкви и ее приверженцев самым важным, христианские принципы отходят на второй план и приносятся в жертву политике государства.

Об этом прекрасно сказал Флоря Б. в статье «Исповедные формулы о взаимоотношениях церкви и государства в России XVI - XVII вв.» Проанализировав те изменения в отношениях церкви и Московского государства, которые произошли в XV-XVII веках, когда шло усиление власти московского князя-царя, он написал: «Таким образом, от XV к XVII столетию церковь постепенно от попыток обеспечить политическую лояльность знати по отношению к трону перешла к выработке целой программы воспитания не только «власть предержащих», но и более широкого круга лиц как лояльных подданных, готовых точно и беспрекословно выполнять все распоряжения власти. По сравнению с этой основополагающей идеей собственно христианские моральные идеалы явно отодвигались на второй план. Принятие такой программы действий было свидетельством и далеко зашедшего подчинения церкви интересам государства, и начавшегося на этой почве своеобразного симбиоза между чиновничеством и духовенством».

Заметим, что по словам этого православного исследователя церковь занималась:

1. обеспечением «политической лояльности знати по отношению к трону»;

2. выработкой «целой программы воспитания… широкого круга лиц как лояльных подданных, готовых точно и беспрекословно выполнять все распоряжения власти».

И далее честно признает: «Принятие такой программы действий было свидетельством и далеко зашедшего подчинения церкви интересам государства». Иными словами, это говорит не только о подчинении церкви интересам государства, но и о том, что это подчинение далеко зашло. А как же иначе, если церковь учила подданных московского царя «беспрекословно выполнять все распоряжения власти», не считаясь с тем, противоречат или нет эти требования христианским принципам?

И где вообще во всем этом место для собственно христианских принципов, так как в данном отрывке только и речи о «политической лояльности» и о «готовых [подданных] точно и беспрекословно выполнять все распоряжения власти»? Автор откровенно пишет: «По сравнению с этой основополагающей идеей [обеспечением политической лояльности подданных] собственно христианские моральные идеалы явно отодвигались на второй план». Более откровенно о том, что церковь предала Христа, сказать нельзя.

            Так было всегда, как до XVII столетия, чему подтверждением является рассмотренный эпизод из эпохи принятия «христианства» киевским князем Владимиром, так и из более близких к нам эпох.

Плоды христианства на Руси:

2. От Российской империи к нашему времени

В эпоху императора Петра I процесс подчинения церкви государству еще более углубился. Тот же Флоря Б. в уже цитируемой статье, пишет: «После того как церковь взяла на себя обязанность всеми доступными средствами воспитывать подданных в духе лояльного исполнения предписаний государственной власти, логически возникла следующая проблема: как следует поступать священнику, если его деятельность не увенчается успехом и сын духовный не выразит намерений быть лояльным по отношению к власти?» Иными словами, по мере усиления государственной власти, следует ли допустить сохранение исповеди человека в тайне даже несмотря на то, что в ней он сознался в совершении или только в намерении совершить государственное преступление?

       Отвечая на этот вопрос, автор статьи приводит неопровержимые факты о том, что ответ в условиях российского абсолютизма мог быть только один: священник, под страхом смертной казни, должен был донести в Тайную канцелярию о совершенном или только задуманном преступлении против государства, то есть фактически государственные интересы поставить выше и принести им в жертву свои религиозные взгляд и обязанности. Но заметим немаловажный фактор: все это стало возможным только потому, что, как говорит исследователь, «церковь взяла на себя обязанность всеми доступными средствами воспитывать подданных в духе лояльного исполнения предписаний государственной власти», то есть после того, как церковь променяла заповеди Христа на государственные интересы.

Снова же, мы не анализируем этот факт с точки зрения государственной целесообразности, а лишь с точки зрения христианского учения. И даже нарушение такого небиблейского, но принятого в восточном православии в качестве христианского, установления как исповедь, свидетельствует о том, что церковь стала в абсолютную зависимость от государства. И сам автор приведенной статьи, признавая это, пишет: «И в этом смысле ограничение тайны исповеди, резко порывавшее с многовековой христианской (скорее церковной. Примечание авторов данной статьи) традицией, было закономерным итогом длительного периода развития, когда церковь поддерживала и освящала своим авторитетом интересы государства». Повторимся: исповедь не является установлением Христа или апостолов. Но сейчас для нас важнее другое: ограничение со стороны государства даже этого права церкви стало «закономерным итогом длительного периода развития, когда церковь поддерживала и освящала своим авторитетом интересы государства». Вот, оказывается, как: сама церковь виновата в том, что государство урезало ее права, она сама настолько сблизилась в предшествующие периоды с государством, желая стать с ним единым целым, что не увидела главного: государство никогда не хотело с ней разделять власть, а хотело властвовать единолично. И если в периоды слабой княжеской власти государство и заигрывало с церковью, надеясь получить содействие своим государственным интересам, то в период обретения государством практически неограниченной власти, оно однозначно определило место церкви в государстве: быть прислужницей политического режима и при этом такой прислужницей, которая не останавливалась бы даже перед нарушением самых святых для себя принципов. Церковь на это пошла и более двух столетий беспрекословно исполняла данное предписание. Случилось же это только потому, что «церковь поддерживала и освящала своим авторитетом интересы государства». Не будь этого, занимайся церковь своими прямыми, христианскими, обязанностями, ничего этого не было бы, как не было бы и той катастрофы, которая случилась с церковью в начале ХХ века.

И что же тогда говорить обо всех остальных, подлинных, предписаниях Христа, если даже такое небиблейское установление как исповедь, было поставлено под жесткий государственный контроль? Ответ очевиден: если государство находило их невыгодными для своих интересов, каким считалась тайна исповеди, они отбрасывались.

Тогда возникает вопрос: каким христианином мог быть воспитанный государственной церковью человек, если воспитывающая его церковь была постоянно вынуждена оглядываться на государственные интересы и ради них отказываться от заповедей Христа?

 Ответ на этот вопрос можно получить, проанализировав отрывок из известного письма Белинского к Гоголю, который рисует ситуацию, сложившуюся в середине XIX века в российском обществе, воспитанном православной церковью.

Излагая свои мысли на роль церкви в русском обществе и государстве, Белинский откровенно пишет: «… [русское духовенство]… никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти». Так что и закономерным результатом этого стало то, о чем автор сообщает чуть далее: «У нас же… постигнет человека (даже порядочного) болезнь, известная у врачей-психиатров под именем religiosa mania, он тотчас же земному богу подкурит больше, чем небесному, да ещё так хватит через край, что тот и хотел бы наградить его за рабское усердие, да видит, что этим скомпрометировал бы себя в глазах общества…» Что Белинский имеет в виду? Только то, что в случае, когда человеком, воспитанным в духе восточной церкви, завладеет религиозное чувство, он, вместо того, чтобы служить исключительно небесному Богу, начнет служить богу земному, то есть светской власти. А как же, иначе и быть не могло, если «… [русское духовенство]… никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти». Тогда о каких успехах в воспитании народа в чисто христианском духе может идти речь?

Вернее, успехи есть, но они только такого плана: «А русский человек произносит имя Божие, почёсывая себе задницу. Он говорит об образе: годится — молиться, не годится — горшки покрывать. Приглядитесь пристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нём ещё много суеверия, но нет и следа религиозности». А как же, иначе и не могло быть, если не христианские принципы, а государственные интересы всегда были главным для церкви. Ни о каком христианском воспитании народа не могла идти речь, потому и был он атеистическим по своей сути, а религиозный дух и мировоззрение сохранялись в так называемых расколах и сектах.  Вот как это подметил Белинский: «Религиозность проявилась у нас только в раскольнических сектах, столь противуположных по духу своему массе народа и столь ничтожных перед нею числительно». И не он один. Г. Успенский в «Очерках переходного времени», вот что пишет о так называемых сектантах: «Не скажу, чтобы я был в особенном восхищении от наших сектантов, среди которых только и речи было, что «о душе»; - но я постоянно чувствовал себя с ними легко; я постоянно был в обществе людей, жаждущих сознательной жизни, стремящихся дать смысл своему существованию. Не стесняя своего положения, в которое нас поставила судьба, мы могли вести беседу, хотя и не всегда блестящую, но всегда об общих вопросах, -- добро, зло, правда,-- и вели беседу на понятном друг для друга языке». Так что хотя автор приведенных строк отмечает, что порой мнения так называемых сектантов не блещут оригинальностью и глубиной понимания, тем не менее сам факт постановки и исследования таких вопросов говорит о том, кто религиозен, а кто нет, что только вероисповедание, свободное от какого бы то ни было влияния светской власти и живущее по своим законам, способно хоть в какой-то степени приблизиться к христианскому идеалу, и уж по крайней мере намного ближе, чем церковь, покровительствуемая государством.

Эту же мысль прекрасно выразил Л.Н. Толстой в статье «Церковь и государство»: «…принятие христианства без отречения от власти есть насмешка над христианством и извращение его. Освящение власти государственной есть кощунство, есть погибель христианства». И когда писатель выражал эту мысль, он вряд ли имел в виду одно западное христианство, как это было в случае с Достоевским, о чем будет сказано далее. Зная его негативное отношение к восточному православию, мы можем быть уверены в том, что Толстой имел в виду и его, тогда как тому же Достоевскому не хватило последовательности сделать вывод до конца. Но вывод, сделанный наполовину, не сделан вовсе, так как грешит против истины и выдает скрытые мотивы того, кто делает такой вывод.

Но Белинского и Толстого можно заподозрить в предвзятости, так как известны их негативные взгляды на роль православной церкви в российском обществе.

Потому тем более будет важно выслушать мнение по этому вопросу лиц вряд ли заинтересованных в негативной оценке роли восточной церкви. Среди них можно назвать русского философа Н. Бердяева, который в статье «Царство Божие и царство кесаря» написал следующее: «Ложное и дурное покровительство, официальное господствующее положение для Церкви страшнее, чем гонения. Гонениями нельзя испугать христиан, в них выковывается религиозная сила, но официальным покровительством, лишающим Церковь самостоятельности, можно усыпить и парализовать энергию христиан». Думаем, что лучше сказать вряд ли можно. Мало того, что два таких непохожих друг на друга человека как Толстой и Бердяев сошлись в своей оценке роли государственного покровительства церкви, слова философа подтвердились всей предыдущей и всей последующей российской историей. Со времен Петра I церковь была лишена самостоятельности, а энергия христиан была парализована, что и привело к великой катастрофе в начале XX века, о чем еще будет идти речь. И казалось, что еще в большей степени ограничить самостоятельность церкви и тем самым парализовать энергию христиан, как это сделал Петр, было невозможно. История же, в очередной раз посмеявшись над всеми попытками людей узнать будущее, доказала, что это не так. В советское время, о чем тоже будет вкратце упомянуто далее, церковь лишилась самостоятельности полностью, а об энергии христиан, которых выслеживали и преследовали, нечего и говорить. Но кто может поручиться, что будущее не готовит еще более поразительные события, в которых вслед за самостоятельностью церковь лишится не только своих приверженцев, энергия которых уже давно парализована, но и права на свое существование?

Или вот еще одно независимое свидетельство о слабости христианства, проповедуемого церковью. И свидетельство это принадлежит русскому писателю-классику Н.С. Лескову. Этот самый русский из всех русских писателей XIX века в произведении «Соборяне» в уста главного героя вкладывает такие слова: «Три года прошло без всякой перемены в жизни. Домик свой учреждал да занимался чтением отцов церкви и историков. Вывел два заключения, и оба желаю признать ошибочными. Первое из них, что христианство еще на Руси не проповедано; а второе, что события повторяются и их можно предсказать. О первом заключении говорил раз с довольно умным коллегом своим, отцом Николаем, и был удивлен, как он это внял и согласился. «Да, - сказал он, - сие бесспорно, что мы во Христа крестимся, но еще во Христа не облекаемся». Значит, не я один сие вижу, и другие видят, но отчего же им всем это смешно, а моя утроба сим до кровей возмущается». «Оба желаю признать ошибочными» сообщает герой этого произведения. Но не может. Не может не только под напором неопровержимых фактов из отцов церкви и историков, но и из самой жизни, из бесед с умными людьми, которые, как тот отец Николай, откровенно признают: «Да, сие бесспорно, что мы во Христа крестимся, но еще во Христа не облекаемся». Признают и при этом остаются, с чем не может смириться главный герой. Да и как христианству на Руси быть, если сама религиозная идеология, пришедшая на Русь из Византии, уже давно не была подлинным христианством? Так что как ни крути, а «христианство еще на Руси не проповедано». Так было и есть.

И что бы ни пытались говорить те, кто защищает восточное христианство, все это будет ложью, прикрытой умными и высокими словами. Уж какой великий был писатель Ф.М. Достоевский, но даже ему, в отличии от такого же, если не более православного автора как Лесков, не достало внутренней силы и честности прежде всего перед самим собой, чтобы признаться в антихристианстве восточного православия. Как здесь не вспомнить его роман «Братья Карамазовы» и главу из него под названием «Буди! Буди!», где устами приверженцев восточного церковного обряда он сообщает: «…государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле», и далее зовет это «велик[им] предназначение[м] православия на земле». Но вряд этот взгляд сам автор по-настоящему разделяет. Легко заметить, что это искусственное умственное построение высказывается в слишком экзальтированном стиле, который уже говорит о том, что его автор не находит других доказательств его истинности. Действующие лица, ожидающие установления власти церкви на земле, постоянно восклицают «Буди! Буди!», тем самым выдавая кроме сердечного желания самого автора, чтобы все было именно так, его слабую веру в то, что это когда-то осуществится. И даже при всем этом никто из персонажей (а фактически сам автор) не говорит, что такое произойдет в ближайшее время, а некоторые сомневаются даже в том, что это вообще когда-то осуществимо. И как бы то ни было, эта глава заканчивается эпизодом, когда один из героев, рассказав характерный анекдот, дает понять, что политические оппоненты существующего режима сами по себе не страшны, а поистине страшны те, кто смешивает светскую политику (в главе речь идет о социалистах) и христианство. «Социалист-христианин страшнее социалиста-безбожника» - заканчивает один из героев. И хотя размышления автора в этой главе искусственно прерываются и читатель оставляется в недоумении, все же вывод, который можно сделать далее, заключается в том, что объединение христианства с политикой ведет к более страшным последствиям, чем можно себе представить при смене одной политической доктрины другой. Политический фанатизм страшен, но куда как более страшен религиозный фанатизм, который имеет светскую власть для того, чтобы установить Царство Бога на земле, а фактически, навязать подавляющей массе собственное представления о счастье и заставить ее подчиниться себе.

И когда тот же Достоевский, но уже в романе «Бесы», пишет: «Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение, и что, возвестив всему свету, что Христос без царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир», он лукавит, и скорее всего сознательно, так как этот невероятно глубокий ум вряд ли повернется язык обвинить в верхоглядстве. Автор не видит, что не только католицизм «возвестил всему свету, что Христос без царства земного на земле устоять не может», но что то же возвестило и восточное православие, которое хотя и не имело столько светской власти, как западная церковь, но тем не менее всегда стояло благодаря царству земному. Разве исторические данные, которые были рассмотрены выше, не дают понять, что восточное православие никогда не было самостоятельным, а всегда зависело от светской власти? А это, в свою очередь, означало, что не только западная церковь поддалась на третье искушение Сатаны, но и церковь восточная, что не только западное христианство «провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир», но то же сделало и восточное христианство, тем самым погубив восточный мир. 

Но не только это стало результатом такого «христианского» воспитания народа церковью. Результатом этого в начале ХХ века стало то же, что было и в начале XVII века, в эпоху так называемого Смутного времени, когда политические интересы побудили большинство народа забыть о том, что он народ христианский (по сути он христианским никогда и не был, но мы, пожалуй, примем распространенный тезис о том, что раз народ был крещен, то он и христианский, так как многие именно так рассматривают вопрос о христианских и нехристианских народах. Сами же заметим, что в подлинном смысле русский народ христианским не был).

Можно даже больше сказать. Народ забыл не только то, что он христианский, но и то, что он церковный, то есть имеющий некую религиозную идеологию. Налицо явный регресс. Если раньше, в XVII веке, народ, обуреваемый политическими страстями, забыв, что он народ христианский, то есть обязанный придерживаться христианских принципов в своем поведении, не забыл, что он народ церковный, и не порвал связи с церковью, которая в то время еще сохраняла свои позиции и авторитет, то в начале XX века, тот же народ, в результате вековой антихристианской деятельности церкви в угоду государственным интересам, одним махом порвал все связи не только с навязанным ему «христианством», но и с церковью, которая навязывала ему это «христианство». Не потому ли это произошло, что к началу XX века большинство российского народа поняло, что то «христианство», которое ему преподносилось за последние триста лет, является не чем иным как антихристианством, некоей идеологией, выгодной лишь для власть предержащих, но противоречащей подлинным учениям Христа? Не потому ли тот же Белинский в уже упомянутом письме писал: «Что Вы подобное учение опираете на православную церковь — это я ещё понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православною, церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину Своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принципа ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть поборницею неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, — чем и продолжает быть до сих пор. Но смысл учения Христова открыт философским движением прошлого века. И вот почему какой-нибудь Вольтер, орудием насмешки потушивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, больше сын Христа, плоть от плоти его и кость от костей его, нежели все Ваши попы, архиереи, митрополиты и патриархи, восточные и западные»? Не потому ли он все это написал, что для любого мыслящего человека и даже «всякого гимназиста», было очевидно, что соединять учения Христа с церковью, значит совершать кощунство? Не потому ли он назвал Вольтера «большим сыном Христа», чем все «попы, архиереи, митрополиты и патриархи, восточные и западные», что при всем безбожии Вольтера он правильнее понимал учение Христа, которое невозможно было найти в церкви? Как можно назвать явного безбожника большим христианином, чем сами церковные иерархи, без того чтобы не сделать логичный вывод, что сами и сами эти иерархи являются безбожниками? А раз это так, не говорит ли все это о том, что сама церковь стала глубоко антихристианской, если даже безбожника Вольтера можно назвать большим христианином, чем церковных иерархов и если «смысл учения Христова открыт философским движением прошлого века», а не самой христианской церковью?

Но мы говорили о катастрофе начала ХХ века. Вот слова мыслящих людей, очевидцев тех потрясений, которая пережила Россия в начале  ХХ века, которые дают ясное понимание роли церкви во всех тех потрясениях. В.В. Розанов отмечал: «Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно в баню сходили и окатились новой водой. Это - совершенно точно, это действительность, а не дикий кошмар... весь 140-миллионный «православный» народ впал в такие степени богохульства и богоотступничества, какие и не брезжились язычеству, евреям и теперешней Азии». А вот что писал И.А. Бунин: «Россия ХХ века христианской веры далеко оставила за собой Рим с его гонениями на первохристиан и прежде всего по числу этих жертв, не говоря уже о характере этих гонений, неописуемых по мерзости и зверству».

Конечно, подобное было и в начале XVII века, о чем уже шла речь, когда приводились слова из «Истории государства Российского» Карамзина. Но тогда это был стихийный бунт разошедшейся в своем буйстве неуправляемой толпы в период междуцарствия. Когда же власть была избрана, все вернулось на круги своя. Более того, церковь вышла из смутного времени с еще большим авторитетом, как институт, отстоявший существование страны и нации. Да и сама церковь вышла из этого периода в ипостаси защитницы православия от засилья католицизма, что и превратило ее в один из непременных атрибутов московской государственности. В начале же XX века бунт был идейный. Наряду с политическими потрясениями, были потрясения и религиозные. Уничтожался не только старый государственный режим, унижалась и даже уничтожалась церковь. Но не в силу долго сдерживаемой и разошедшейся бунтарской стихии, для которой цель заключается в самом буйстве, а из идейных соображений уничтожения того, кто уже долгие столетия считался причиной и виновником бед народа. Как говорится, количество перешло в качество. Это был не просто бунт, после которого все остается по-старому, это была коренная ломка все предшествующей системы, в том числе и религиозной (как говорится, и вершки и корешки).И ломка эта означала отказ от религии, особенно в ее церковном оформлении.

Помните эпизод из фильма «Иван Васильевич меняет профессию», когда один из бояр с перекошенным от злости лицом кричит истошным голосом: «Говорят царь не настоящий!»? Так вот, та злоба, с которой преследовалась церковь, говорит лишь об одном: небольшая часть народа, убедившись в антихристианстве и антинародности церкви, крушила ее до основания, полагая в ней причину множества народных бед. Но что в это время делало подавляющее большинство российского народа? Они были пассивными наблюдателями. Почему? Скорее всего потому, что подсознательно чувствовали то же, что и активное меньшинство, которое уничтожало церковь. Скорее всего они подсознательно понимали, что церковь не дала того, для чего была создана Христом, она не была ни христианской, ни народной. И только в силу своей, воспитанной за столетия, пассивности, это большинство не участвовало в погромах церкви, что конечно же не характеризует их как приверженцев и радетелей за свою церковь. Их пассивность дала возможность практически полного уничтожения церкви. Это большинство подсознательно понимало, что сама церковь не настоящая, что она и не церковь вовсе, а всего лишь идеологический отдел ненавистного царского режима. И если эта церковь, предала заветы Христа и избрала участь быть прислужницей отжившего политического режима, то она вовсе не нужна, а потому должна быть уничтожена, что и осуществлялось активным меньшинством при молчаливом согласии пассивного большинства.

То, что все было именно так, как указано выше, можно узнать из небольшой статьи В.Г. Короленко «Бесскелетные души», где в частности, он пишет: «Вот в газетах рассказывают, что церковный алтарь Зимнего дворца был превращен после завоевания дворца большевиками – в… уборную. Алтарь кощунственно осквернен. Хотелось бы думать, что это только клевета поспешного газетного репортера… Даже почти наверное так… Но почему же нет горячих и громких опровержений?.. Конечно, если бы даже это было верно, то гнусность кучки хулиганов не может быть отнесена за счет всего народа, который этого бы, конечно, не сделал. Да, но почему же это не кажется таким страшным, каким должно казаться даже неверующего? Можно не верить самому, можно не преклоняться перед этим алтарем, но слишком легкий переход от преклонения к кощунству, от суеверия к оплеванию веры, еще согревающей миллионы сердец, - разве это не доказательство поразительной неустойчивости, бесскелетности души?.. Кучка хулиганов? Но почему она так легко посягает на верования миллионов? Не потому ли, что она знает, что и эта многомиллионная душа мягкотела, бесскелетна и производит впечатление биологического студня?.. Точно ей приказали, не верь, - и она перестала верить…»

Короленко не устает задавать вопрос, всего один вопрос: почему? Почему, даже если сообщение об осквернении церковного алтаря не подтвердиться, миллионная масса верующих, для которых церковь и ее догматы, таинства и обряды являются чем-то святым, не поднимает своего голоса? Разве такой многомиллионный голос не отрезвил бы большевиков в их намерении идти в наступление против церкви? Разве услышь они этот мощный голос не поостереглись бы разорять церковь? И разве такая пассивность миллионной армии верующих не стала сигналом для большевиков выступить против церкви? Даже если сообщение об осквернении алтаря в захваченном Зимнем дворце и было ложным, но ведь другие сообщения подобного рода таковыми уже не были. И когда большевики увидели безмолвность многомиллионной массы верующих в этом случае, ничто не мешало им разработать и осуществить свой план по уничтожению российской церкви. Именно так прошло изъятие церковных ценностей в 1922 году, когда практически никто не выступил против явно кощунственного деяния молодого правительства. А все почему? Ответ очевиден и его прекрасно выразил Короленко: «многомиллионная душа мягкотела, бесскелетна и производит впечатление биологического студня?.. Точно ей приказали, не верь, - и она перестала верить…»

Но мы вправе спросить: как такое может быть, как весь многомиллионный народ перестал верить по одному приказанию? Да и можно ли приказать всему многомиллионному, воспитанному на православии народу не верить? А все дело в том, что и приказывать не было необходимости. Дело в том, что весь народ к 1917 году уже давно перестал быть церковным, то есть признающим и соблюдающим требования восточной церкви, исключая традиции и суеверия. Так что и приказаний никаких не нужно было. Нужно было лишь сменить общественно-политическое устройство государства: отказаться от диктатуры дворянства и передать таковую молодой российской буржуазии (февраль 1917 года), чтобы затем, буквально через полгода (октябрь 1917 года) передать диктатуру пролетариату. Не произошло ли то же, о чем писал А. Тойнби, в книге «Постижение истории», когда говорил о падении Византийской империи в середине XV века: «Когда центральную часть Малой Азии заняли тюрки‑сельджуки, крестьяне приветствовали завоевателей и широко принимали мусульманство. Они восприняли это как освобождение от грабителей‑землевладельцев и сборщиков налогов. Массовое культурное и религиозное отступничество крестьян говорит о том, что задолго до того, как на исторической сцене появились тюрки, крестьянство Византии уже было полностью отчуждено не только от политического режима, но и от православно‑христианской цивилизации в целом». Заметим: крестьянство Византии было полностью отчуждено не только от политического режима, но и «от православно‑христианской цивилизации в целом». Не то же произошло и в 1917 году, когда российский народ отказался от самодержавного строя и выбрал диктатуру пролетариата (его беднейшей части)? Только в середине XV века турки принесли ислам, а большевики атеизм. Но результат тот же: что крестьянство Византии «широко принимало мусульманство», отказываясь от православия, что верующие восточной церкви с легкостью отказались от ее идеологии. Не является ли это ярчайшим показателем того, что ни о какой поддержке церкви в подлинном смысле этого слова не могло и не может идти речь? Что церковь, избравшая участь прислужницы политического режима и держащаяся им одним, не может не только быть уверенной в поддержке государства, которое так часто ее предавало, но и в поддержке Христа, заветы которого она предала? Кто-то возразит, что в 40-ых годах ХХ века церковь была восстановлена. Это правда. Но только для того, чтобы стать еще более зависимой от политики государства, теперь атеистического. А ввиду всего сказанного можно задать вполне уместный вопрос: где гарантия того, что при очередной смене общественно-политического строя церковь удержит свои позиции? Так что есть о чем задуматься тем, кто в восторге от того положения, которое возвращает себе и занимает православная церковь в современно России. Это ли то положение, которое должна занимать церковь, называющая себя христианской?

Выводы

Что же поменялось с тех пор?

Ничего! Как была церковь зависимой от государства, так зависимой от него и осталась. И вряд ли стоит утешать себя мыслью, что юридически православная церковь в современной России отделена от государства и не является его частью. Важно, что фактически церковь считает (и государство не спешит ее в этом разуверить), будто она является неотъемлемой частью государства и культуры, и соответственно себя ведет. Можно сказать даже более того. Те преференции, которые в данное время получает РПЦ от государства, свидетельствуют о том, что церковь ничему не научилась из своей же истории. Она не поняла, что чрезмерное сближение с государством превращает ее в прислужницу политического режима и уводит от заветов Христа. Она не поняла, что только занимаясь своими прямыми христианскими обязанностями, она может обезопасить себя от повторения того, что произошло столетие назад.

Но кажется, церковные иерархи снова, ради преходящих земных интересов, пренебрегли своими обязанностями.

И если кто-то, после прочтения данной статьи, скажет, что неверность и заблуждения церкви как земного устройства, не говорит о том, что в ней отсутствует божья благодать и истина, следует учесть следующее:

УЖЕ В IV ВЕКЕ Н.Э. ЦЕРКОВЬ ПРЕДПОЧЛА ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ИНТЕРЕСЫ ИНТЕРЕСАМ ХРИСТИАНСКОЙ ИСТИНЫ, ТО ЕСТЬ ФАКТИЧЕСКИ ПРЕДАЛА ХРИСТА. ИМЕННО ТАКОЕ, ЛИШЕННОЕ ХРИСТИАНСКОЙ ИСТИНЫ, ХРИСТИАНСТВО ПРИШЛО НА РУСЬ. И ИМЕННО ТАКОЕ ХРИСТИАНСТВО РАСПРОСТРАНЯЛОСЬ НА РУСИ В ТЕЧЕНИИ ПОСЛЕДНЕЙ ТЫСЯЧИ ЛЕТ СРЕДИ НАРОДНЫХ МАСС: ХРИСТИАНСТВО, КОТОРОЕ ВО ГЛАВУ ВСЕХ СВОИХ ЧАЯНИЙ И СВЕРШЕНИЙ СТАВИЛО НЕ ЗАВЕТЫ ХРИСТА И ЕГО АПОСТОЛОВ, А ИНТЕРЕСЫ ГОСУДАРСТВА. ТАК МОГЛО ЛИ ОНО ЧЕМУ-ТО ПОДЛИННО ХРИСТИАНСКОМУ НАУЧИТЬ ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ, ЕСЛИ ИМЕННО ЭТОГО САМОГО ВАЖНОГО И БЫЛО ЛИШЕНО?

И еще. Давайте представим, что во дни Иисуса Христа некто говорит о религиозных вождях иудаизма вещи, созвучные тому, о чем говорилось выше: «Да, фарисеи и иные религиозные лидеры далеки от совершенства и не все, что они делают заслуживает одобрения, а некоторое даже следует решительным образом осудить. Но это никак не влияет на истину, представителями и носителями которой они остаются при всех своих недостойных делах».

Как вам такой аргумент? Если кому-то он покажется веским, тогда, если он привержен восточному православию, следует быть честным и признать, что иудейская система поклонения, несмотря на все ее недостатки, является истинной. И дальнейшим честным шагом будет выход из церкви.

Если же кто-то, вопреки простой логике, посчитает данный аргумент, неприменимый к иудейской системе поклонения, вполне годным для оправдания восточного православия, он уподобится тому человеку, который за гнилыми плодами не видит гнилого дерева. А ведь именно это имел в виду Христос, когда говорил: «по плодам их узнаете их».

Если кому-то нравится данный аргумент только потому, что он успокаивает его и позволяет закрыть глаза на явные нехристианские деяния церкви, то он забыл другую притчу Иисуса, в которой Господь говорил о том, что когда слепой ведет слепого, то оба упадут в яму, именно оба, а не только поводырь.

Если несмотря на все вышесказанное, кто-то по-прежнему будет держаться данного аргумента, ему следует иметь в виду, что сам Господь Иисус Христос не считал подобный аргумент настолько весомым, чтобы согласившись с ним оставить в силе иудейскую систему поклонения. Он пришел не латать ветхие мехи, а заменить их на новые.

Итак, из всего сказанного становится предельно ясно, что церковь, поставившая во главу угла государственные интересы и тем самым предавшая своего Господа, никак не может быть истинной. Это гнилой источник, из которого течет гнилая вода.